ГлавнаяАрхив
Новости
Статьи
ЧА-ВО и как?
Рецепты
Видео-рецепты

Справочные материалы



Марк Розовский: завтрак я могу и сам себе сварганить!
Persona grata
Этому человеку есть что сказать – о нашем непредсказуемом прошлом и о насущном настоящем, – его голос вы не спутаете ни с чьим другим…
Визитная карточка
Марк Розовский – известный режиссер, драматург, прозаик. Создатель легендарного студенческого театра МГУ «Наш дом», основатель и бессменный художественный руководитель «Театра у Никитских ворот». Автор более пятидесяти пьес и инсценировок, а также книг о театре и не только.
– Так получилось, что я, самоучка без театрального образования, всю жизнь занимаюсь именно театром. Будучи студентом журфака МГУ, я основал в 1958 году театральную студию «Наш дом», которая просуществовала двенадцать лет. Нас закрыли, обвинив в антисоветизме и объявив чуть ли не врагами народа. Но потом руку помощи протянул сам Георгий Александрович Товстоногов, и я начал ставить спектакли уже на профессиональной сцене. Моим дебютом стала «Бедная Лиза» в БДТ, я участвовал в постановке спектакля «История лошади», был много занят на телевидении и немного в кино. Как театральный режиссер работал в Рижском театре русской драмы и, при поддержке Олега Николаевича Ефремова, во МХАТе. Там в 1983 году я поставил спектакль «Амадей», который оказался долгожителем и идет до сих пор.
Считается, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, но я сделал такую попытку и двадцать пять лет назад основал еще одну студию – под названием «Театр у Никитских ворот». Мы начинали на правах самодеятельного коллектива, не получая ни рубля дотаций от государства, и играли по 650 спектаклей в сезон. Мне повезло, началась перестройка, и власти сочли наш эксперимент удачным. Мы стали московским городским театром, каковым являемся и сейчас. В данный момент в разгаре наш двадцать шестой по счету театральный сезон, играем мы ежедневно, в репертуаре тридцать с лишним названий. Могу с гордостью отметить, что все эти годы, за редчайшими исключениями, наш зал был всегда полон. Мы – театр аншлаговый!

– Расскажите о ваших постановках, пьесах и книгах…
– О постановках рассказывать трудно. Театр – это то, что нужно видеть воочию. Что касается книг, то я автор семи книг о театре, а недавно издательство «Рипол-классик» выпустило две мои книжки не о театре. Одна называется «Сказки для Саши»: когда-то давно я рассказывал их моей дочке, потом записал, добавил кое-что новое. Вторая книжка называется «Штучки», она выдержана в жанре литературной миниатюры чаще всего иронического характера. И вот, сложенные вместе, эти штучки, как салат из разных продуктов, приобрели свой вкус и дали некоторую картину жизни.
Издание моих пьес еще впереди. Сейчас я занимаюсь их подготовкой к печати. Наверное, это будет двухтомник. Процентов девяносто моих пьес и инсценировок были поставлены на сцене. Инсценировки в основном классики – русской и не только русской. Многие музыкальные спектакли – то, что теперь называется мюзиклами, мы сделали вместе с поэтом Юрием Ряшенцевым. Один из самых известных – спектакль в ТЮЗе, а потом трехсерийный телевизионный фильм-мюзикл «Д’Артаньян и три мушкетера». Если дальше хвастаться, то моя «История лошади» шла в тридцати странах мира, и я на сегодняшний день единственный драматург из России, чей мюзикл исполнялся на Бродвее: «История лошади» игралась там под названием «Страйдер» в течение года по восемь раз в неделю. К сожалению, тогда я был невыездным и не видел своей собственной пьесы.

– Вы можете сказать, что живете со вкусом? И каким, на ваш взгляд, бывает вкус жизни?
– Я люблю жить! И этим все сказано. Со вкусом ли живу? Думаю, да. Конечно, жизнь очень разнообразна на вкус. Это зависит от многих факторов, ведь человек – не кусок мяса с костями, человек – весьма чувственное существо. Мы живем, с одной стороны, реакциями на окружающее, а с другой – сами себя в этой окружающей жизни постоянно как-то позиционируем. На мой взгляд, человек все время находится в ожидании чего-то нового, каждую следующую секунду он по-новому воспринимает мир. Согласитесь, довольно часто мы живем без каких-либо больших событий в жизни, и тем не менее каждый следующий час нашей жизни – нов! И задача каждого человека состоит в том, чтобы в такой жизни, а может быть, прежде всего в такой жизни, находить вкус. Именно тогда можно говорить о полноценной жизни. Я, например, ощущаю жизнь абсолютно полноценной в трех состояниях: когда работаю, когда нахожусь в кругу семьи и когда я с друзьями.

– Какое место в вашей жизни занимает застолье?
– Слово «застолье» предполагает некий пир. Пир прекрасен, когда он редок, если пировать каждый день, то вкус к жизни крайне притупляется. Я обожаю посидеть с друзьями, выпить с коллегами после премьеры. Но! Если премьеры будут каждый день и я стану их праздновать – это будет ужасно скучно, все начнет повторяться. А любой повтор – это угасание жизни.
Жизнь моего поколения складывалась так, что мы довольно длительное время пребывали практически в нищете. Хотя я помню из детства, как люди на праздники собирались, пекли пироги, старались устроить застолье. Мы – дети войны, и продуктовая карточная система мне хорошо запомнилась. И то, как однажды я карточки потерял. Родители постоянно напоминали: «Смотри, не потеряй карточки! Только не потеряй карточки!» И вот ты, мальчишка, бежишь в магазин, и если потерял – хоть не возвращайся… Это была драма, даже трагедия в семье, ведь просто нечего было есть.
Еще вспоминаю, как мы, студенты МГУ, работали на целине. Однажды наш отряд остался без продуктов, несколько дней мы вообще ничего не ели. А работу, естественно, никто не отменял. И тут к нам в палаточный лагерь пришел некий человек и привел корову. «Вот, – говорит, – вам питание, ешьте!» Представляете наш шок? Мы, молодые городские ребята, а тут надо корову резать, разделывать, на кухню определять! Это было серьезное переживание, хотя потом недели две мы всем отрядом эту говядину ели.
Сегодня, когда вижу в кафе молодежь, которая заказывает разные блюда, напитки, кофе, десерты, вспоминаю то время. Нет, голода не было, но, как тогда говорили, питание оставляло желать лучшего. И конечно, в той ситуации любое застолье превращалось в праздник.
Рестораны, кстати, были полны и тогда, но их было очень мало. Был один любимейший ресторан, не только для меня, – ресторан ВТО, там всегда можно было выпить и, конечно, закусить. Традиционная поджарка – это уже на второе, а перед этим под водочку мы ели печеночный салатик, селедочку с картошечкой и красной гурийской капустой. И этого было вполне достаточно, чтобы считать, что ужин был блестящ! Впрочем, блестящ он был, прежде всего, потому, что вокруг были актеры и было Общение. Что вообще такое на Руси застолье? Это та ценность, которая называется общением. Можно с друзьями повеселиться, можно поспорить, иногда в этом споре можно даже получить по лбу, и это тоже по-нашенски будет, если спор зайдет слишком далеко. В те годы большинство людей хотели украсить свою жизнь именно с помощью стола и закуски. Но главным, повторяю, всегда было общение. Кстати, цель у театра та же – общение…

– Спокойные домашние ужины цените?
– Конечно! С утра я редко хочу есть, ну, выпью стакан чаю. Потом бегу в театр, потом между репетициями что-то перехвачу в театральном буфетике, но это именно перехват, а не обед. Потом вечерний спектакль, и я возвращаюсь домой, довольно часто испытывая желание плотно поужинать. Опять-таки не хочу сказать – чувство голода, чтобы всуе не поминать это слово. Голод – это совсем другое… Вечерком, бывает, пищеварение вопиет о том, что хорошо бы пропустить рюмочку, но это я делаю только в том случае, если очень хороший теннис по телевизору идет или очень хороший футбол. Это уже ближе к ночи, и я себе позволяю небольшое расслабление перед сном. Все это, как говорят врачи, невероятно вредно, но в данном случае я мысленно говорю врачам, что они сами в этот момент мне гораздо более вредны, чем то, что я делаю. Такие вот спокойные домашние ужины я очень люблю и ценю: в кругу семьи, под телевизор, по которому идут спортивные программы. Потому что я смотрю только новости и спорт. Не смотрю фильмы, ток-шоу, даже самого себя, потому что сам себе по телевизору не нравлюсь. Многое другое не смотрю, потому что считаю враньем. А я не люблю вранья. Не люблю сериалы, не люблю вообще НЕискусство. И еще не люблю чьего-нибудь личного веселья – когда кто-то по ТВ веселится, а я сижу дома, смотрю на них и, видите ли, должен веселиться вместе с ними.

– Как "стыкуются" еда и гастроли?
– Ну, еда на гастролях – это вообще искусство! Вот мы едем по Америке на автобусе и постоянно оказываемся «жертвами» закусочных, кафетериев и других подобных заведений. Я, кстати, восхищаюсь американской системой общепита. Все очень продуманно, пища стандартизирована, продукты качественные, разнообразные, вкусные, приготовлены с полной ответственностью. Вся страна пользуется этим, и такой системе можно только позавидовать. Постепенно и к нам это приходит, но в искаженном виде и очень медленно.
Бывали мы с гастролями и на Востоке, и в Сибири, и на Севере. Совсем недавно ездили в Прибалтику, в Ригу, там нас очень вкусно кормили, именно по-рижски: рижским хлебом, рижским супом.
Люди театра живут в напряженном режиме, и для них важно есть вовремя горячую и разнообразную пищу, а это проблема, особенно в маленьком театрике. Буфет же не может предоставить полноценный обед. С другой стороны, мне вспоминается Питер Брук, великий английский режиссер, который своим артистам вообще запрещает есть в день спектакля или даже за пару дней до него. Я тоже считаю, что артист не должен выходить на сцену с набитым под завязку животом. Режим питания артиста входит в его профессию. Если он питается неправильно, он профнепригоден! Потому что рано или поздно к нему придет болезнь и он предаст дело, которому служит. Ибо мастерство артиста теснейшим образом связано с состоянием его психофизики, его техника напрямую зависит от состояния здоровья. Больной актер – плохой актер, это мой афоризм. Однажды я сам заболел, и актеры спросили: «А больной режиссер, Марк Григорьич?» Я честно ответил: «Больной режиссер – хуже больного актера!»


- Каковы ваши личные пристрастия в еде, что любите? Как относитесь к шашлыкам, грилю?
- В силу того что жирное мне уже нельзя, к грилю я отношусь положительно, а жаренная на сковороде пища, к сожалению, уже не для меня. Мое любимое блюдо - яичница-глазунья - теперь мне противопоказано. Врач запретил есть желток, чем я весьма огорчен. Зато я научился готовить (сам!) овсяную кашу. Это мое великое достижение в области кулинарии! Я варю ее на воде с маленькой порцией полупроцентного молока. Пока жена спит, я провожаю сына до школы, вернувшись домой, оказываюсь один на кухне и готовлю овсянку, чрезвычайно гордый, - она уже у меня начала получаться! Еще я делаю сам себе утром салаты, режу хлеб такими ломтиками, какие мне нравятся, делаю чай... Так что завтрак я могу сам себе сварганить!

- Значит, кормит вас жена? И в ресторанчики захаживаете?
- Кормит меня не только жена, еще и теща - она все норовит мне блинчики подсунуть, а я от них отказываюсь, потому что - куда ж мне блинчики, зачем же вы блинчики мне? А она себе блинчики делает и делится со мной самым лучшим, самым драгоценным от всей души, вот!
Рядом с нашим театром, прямо у нас во дворе, грузинский ресторанчик. И я туда захожу с большим удовольствием. Там работают замечательные мастера. В этом дворе мы играем спектакль "Песни нашего двора", во время которого угощаем зрителей полстопочкой водки и даем им в качестве закуски кусочек черняшки (не "черного хлеба", а именно черняшки - так назывался ржаной хлеб в послевоенные годы) с кусочком колбаски и соленым огурчиком - типовая закуска конца сороковых годов. И зритель, улыбаясь, выпивает. Он выпивает не просто так, а понимающе. Это очень символическое угощение - напоминание об эпохе, которая давно ушла.

- Каково вообще место еды в драматургии, в театральных постановках?
- Довольно часто вопросы в драме решаются за обедом или ужином (почему-то реже - за завтраком). В кино - то же самое. Все зависит от контекста, насколько необходима такая сцена по сюжету. Скажем, люди сидят за столом, обмениваются репликами, и вот мы видим, как один из персонажей бросает на стол салфетку, встает и покидает компанию. Вот вам штампованное обострение драмы. Или сидят солдаты в окопе, едят из котелков, и тут начинается бомбежка. Конечно, они побросают свои котелки, и сюжет как-то двинется. Бывает, еда становится полноценным контрапунктом по отношению к содержанию. Например, помню, один польский театр привез в Москву постановку по рассказу Бабеля "Смерть Долгушева". Там очень драматический сюжет, и артист выходил на сцену с яблоком в руках и начинал читать бабелевский текст. Он откусывал кусок яблока, жевал его, а в конце рассказа, доев это яблоко, бросал огрызок на пол. Простое действие, попадая в контекст представления, давало очень эффектный образ, это была настоящая режиссерская находка! Так что сцены с едой бывают по-настоящему драматичными. Можно в этой связи вспомнить слова Антона Павловича Чехова, имеющие отношение и к реальной жизни, и к театру: "Люди пьют чай, люди просто пьют чай, а в это время рушатся их судьбы."
Еда всегда тесно связана с эпохой. Когда мы говорим, например, об этаком раблезианском характере или если некий Фальстаф на сцене, то тут еда уже не просто прием или краска характера. Это узнаваемые черты времени, связанные со средневековой культурой еды, когда люди ели в трактирах, руками, поедали жирное мясо, дичь, пили пиво, вино, да не просто ели, а именно жрали, нажирались.
В "Трех мушкетерах" есть сцена, которую можно назвать одной из самых главных, и она вся построена на еде. Помните, три мушкетера сидят в трактире, пьют, закусывают, вдруг появляется д'Артаньян и заявляет: "Друзья, прошу вас немедленно отправиться со мной в Англию, нужно спасти королеву!" А мушкетеры, усмехнувшись, продолжают есть. Д'Артаньян обижается: "Как же так, ведь мы же друзья!" - и собирается ехать один. Его переспрашивают: "Это кому нужно - тебе или королеве?" Д'Артаньян: "Мне!" "Так в чем же дело?!" - и тут же все, бросив выпивку и закуски, встают, и начинаются приключения. Легендарный девиз мушкетеров - "Один за всех, и все за одного!" - звучит именно тогда, когда они встают из-за стола.
Мы с заслуженным артистом России Андреем Молотковым планируем поставить "Недоросля" Фонвизина. В спектакле будут заняты студенты института русского театра, где мы с ним имеем честь преподавать. Так вот в этом спектакле мы используем образный символ: на сцене будет стоять таз с соленой капустой, и актеры в течение спектакля будут периодически подходить и брать щепоть капусты, постепенно опустошая этот таз. Это будет намек на то, что мы играем капустник на тему "Недоросля". Кстати, какой замечательный театрально-гастрономический термин - капустник! Это отдельный театральный жанр, о котором можно говорить очень долго. Но, думаю, в следующий раз, а сейчас пора закругляться, расписание поджимает.

- Марк Григорьевич, напоследок: что пожелаете читателям нашего журнала?
- Приятного аппетита!

Беседовал Виктор ЖУКОВ