Глядя на эти полотна, ловишь себя на том, что улыбаешься – столько в них тепла, солнца, столько иронии, фантазии и… философии.

– Родился я в Тбилиси, а родом из Южной Осетии. Отец был экономистом, но дар у него был к рисованию. Мне с детства нравилось рисовать, еще c детского сада. Один раз отец мне что-то показал, просто дорисовал что-то своей рукой, это я запомнил на всю жизнь. А в классе четвертом-пятом понял, что это мое: буду архитектором, мне нравилось, как строят дома, или художником.


О хлебе насущном

Когда я бывал в деревне у бабушки с дедушкой в селе Знаури – это на самом юге Осетии, недалеко от Грузии, – то видел, как всем селом помогают односельчанину строить дом. Строили из такого желтоватого камня, его обтесывали, подгоняли, стены ничем не облицовывали. Иногда делали дома из речных камней, выкладывая их елочкой. Я был маленький и старался чем-то помочь, хотелось участвовать, украсить дом, но этого мне не разрешали. У нас дома, как на Руси, не украшают, лишь иногда под крышей на камне нарисуют, выбьют что-то, но не орнамент, а какой-то символ, оберег.

Помню, бабушка пекла хлеб, делала цади – лепешки из кукурузной муки. Она клала внутрь сыр, он там так вкусно растекался. Ну и конечно, пекла осетинские пироги: с начинкой из свекольной ботвы с сыром, луком или из капусты с орехами, специями. На любое празднество у нас делают такие пироги. И всегда подают на стол три пирога стопкой – первый посвящен богу, второй – солнцу, а третий – земле. Жители Южной Осетии в основном христиане, а раньше были язычниками, и многие языческие обычаи никуда не делись, сохранились. Например, если молния ударяла в дерево, этому дереву потом поклонялись, бросали в него денежки, монеты. Однажды мы нашли пень, а внутри были царские монеты.

Перед едой обязательно молились, благодарили Бога, поднимали чарку домашнего вина или водки. Иногда мы держали в руках свечки, бабушка сама делала их из воска. Вначале самому младшему за столом давали надкусить пирог, а потом уже резали: все три пирога разом, сначала крестом, потом четвертинки пополам – на восемь частей, и нельзя было при этом поворачивать пирог. В каждой семье пироги были неповторимы: рецепт один, а вкус разный. Блюда на столе обязательно должны быть не украшенными, а красивыми. Вот у нас в деревне подавали большой кусок отварного мяса. Солит, перчит уже каждый сам. Овощи не режут, подают целиком. Такой изобильный щедрый стол получался.

Осетин если занимается готовкой, то только мясо делает. Забить барашка, разделать его, зажарить – это все по мужской части. У нас уже в 8–10 лет мальчишки взрослым помогают. Им, конечно, никто не даст забить животное, но они на подхвате, на побегушках, все видят, запоминают. Мужчина должен уметь это делать, поэтому хочешь не хочешь, брезгуешь, боишься, все равно учишься. Но я, когда был маленьким, мясо не мог есть. Видел, как готовятся к свадьбам, к поминкам. Забивают корову или быка: много крови, потом в больших чанах все это варится, запах парного мяса и крови стоит в воздухе... А ты еще помнишь, как эта овечка или корова с наивным взглядом только что паслась на лугу, а через пару минут на земле валяется отрезанная голова с открытыми пустыми глазами... У меня все это вызывало отторжение, но с годами привык, научился, приходилось и забивать, и готовить.

Помню, в седьмом классе я пошел на охоту один, без взрослых. Шел с ружьем и очень переживал, мне надо было обязательно что-то принести. В тот раз я подстрелил перепелок, на них интересно охотиться. Они живут в кукурузе, пшенице, когда она еще не колосится. Как только птица поднимется, то, если ее подстрелишь, надо запомнить место, куда упала. Если с собакой охотишься, то такой азарт охватывает: как только она опустила морду, значит, почуяла перепела. Но перепел сразу не взлетает, а начинает бегать внизу, потом взлетает, и тут надо вовремя выстрелить. Если птица отлетит далеко, можно промахнуться, когда слишком близко, рискуешь нафаршировать ее дробью.

В Тбилиси мы жили большой семьей. Отец у меня осетин, а мама русская, из Ленинграда. За готовку отвечала старшая женщина – бабушка, папина мама, – кухня дома была осетинская. Но мама и блинчики пекла, и пельмени крутила, и картошку жарила – с лучком, укропчиком, подсолнечным маслом. Я и сейчас люблю именно так ее готовить. Помню, когда мне клали картошку на тарелку, то я отбирал в одну сторону самые вкусные, хрустящие ломтики, а в другую – светлые. Вот, думаю, сейчас съем, что посветлее, а потом зажаренную, самую вкусную. И когда доходила очередь до самой вкусной, я был уже сыт... Правда, потом я поменял тактику. (Смеется.)

Сейчас часто сам готовлю фасоль, лобио. Белая, красная, пестрая – всякая фасоль хороша. Это блюдо не только у нас в чести – в Испании, помню, принесли целую сковороду черной фасоли. Очень вкусно, только они перчат сильно.


Не хлебом единым

Поначалу меня больше привлекала архитектура, и я пошел на архитектурный факультет Тбилисского политехнического института, закончил... и пошел на факультет изобразительного искусства в филиале Академии художеств. Но диплом в академии не стал защищать – там сразу закрепляют по мастерским, и мэтр тебя учит, а если делаешь что-то не по его, то сразу «нет, так нехорошо». А я сам по себе и решил, что мне такой диплом не нужен.

В 1994 году мы с другом приехали в Москву, собирались ехать дальше, за границу. Друг уехал, я остался – семью надо было кормить, на ноги вставать. Снимал квартиру, мастерской не было, работал в чужом гараже, рядом мужики квасят, а я пишу. Продавал картины за две копейки на Крымском Валу, на набережной. А что делать, жить надо... Потом стал выставляться, а в 96-м поехал впервые за границу, на Евроарт в Барселону: взял спальный мешок, картины, в кармане паспорт, обратный билет и денег на одну булочку. Студенты туда приезжают без копейки, располагаются прямо на пляже, и ничего. И тут один крупный коллекционер купил мою картину, теперь она висит у него рядом с оригиналами Пикассо, Сальвадором Дали... Тогда же меня приняли в Испанскую ассоциацию художников. Теперь езжу и туда, и в Италию, и в Англию чуть не каждый год.

Откуда беру сюжеты? Не знаю. Вот он, мир вокруг – все Богом уже сделано, рисуй... Но войну никогда не писал – не потому, что пацифист, просто не от Бога она... А самая лучшая скульптура – камень в воде, в реке, смотри, любуйся... Начинающий художник читает книжки, делает копии, подражает кому-то, мне это не нужно было, я в себя чужое никогда не пускал. И на выставки стараюсь не ходить, чтобы чужая живопись на меня не влияла, чтобы не заимствовать.

Когда работаю, я не думаю о зрителях, а если ловлю себя на подобной мысли, у меня картина не получается. Ну и что, что ее кто-то купит, что она кому-то понравится, мне-то она не нравится. Расставаться с картинами жалко, но я через это перешагнул, как в юности с барашками: написал и легко отдал, ничего, напишу еще лучше...

Работаю по-разному. Иногда делаю заранее эскиз, иногда спонтанно получается, рождается образ, композиция. А порой маешься и не знаешь, что дальше. Ведь если начал делать так, то тем самым отрезал себе какие-то другие варианты. Вот и делаешь повторы, пишешь эти варианты, иногда получается лучше, иногда – хуже.

Порой сюжет перепрыгивает в другие картины. Тот же охотник или вот эти рыбы. Я не считаю себя национальным художником, мои герои – собирательные образы. Их воспринимают и испанцы, и итальянцы, и осетины. Все условно – та же бурка, папаха или ковер из лоскутов – такие делали и на Кавказе, и на Руси. Или яблоки – символ соблазна. А тут рыбы уже без кожи и мяса – это тоже всем понятно: вот до чего мы довели землю, реки. Не так давно ехал с двоюродным братом в Цхинвал – такая красивая природа, такие горы, и прямо у дороги шашлыками торгуют, мусор тут же бросают, раньше такой грязи не было. Как будто с другой планеты прилетели – здесь посидели, набросали и наплевать, что дальше будет.

Бывает, но редко, что не хочется рисовать, устал. И что же, не работать, ждать вдохновения, лежать на диване и ждать, пока вновь муза посетит? По-моему, ерунда все это. Хочешь не хочешь, надо рисовать все время. Нет в голове сюжета, сидишь, набрасываешь что-то, экспериментируешь, и вдруг – раз, и что-то открывается.

У меня жена художница, обе дочки рисуют. Но старшей в детстве я что-то поправил, она обиделась, сказала: «нет, не буду рисовать». Из меня плохой учитель. Думаю: может, ребенок великий художник, а я буду его чему-то учить на свой вкус, а ему это, может, совсем и не надо.

Что мне надо для работы? Чтобы подрамник не болтался, как вертолет, холст был идеально натянут, никаких загибов в углах. И чтобы никто не мешал смешивать краски и размещать их на холсте.